О постановке «Трёх сестёр» и Константин Богомолов, и Сергей Женовач объявляли сезон назад. Когда ещё был жив Олег Табаков и Константин Богомолов был его помощником и штатным режиссёром МХТ, а Сергей Женовач возглавлял только свой камерный авторский театр. Теперь он – художественный руководитель МХТ, не продливший контракт с Богомоловым из-за «эстетических разногласий», и одновременно худрук СТИ, которая может стать таким же сообщающимся сосудом с МХТ, каким при Олеге Табакове была его «Табакерка». В таком контексте оба режиссёра выпустили заявленные премьеры «Трёх сестер» почти одновременно.
Оговоримся сразу – спектакль Богомолова сохранится в афише будущего сезона. А значит, у театралов останется возможность увидеть диалог тех «Трех сестёр» и этих. Конечно же, они совершенно разные. Но конечно же, видно, что что у них одна «родина-время».
Давний соратник Сергея Женовача Александр Боровский не оставил в пьесе быта. Все эти мамины часы, самовар Чебутыкина, именинный пирог и вещи погорельцам остались в тексте и других прочтениях (вместе с няней и Ферапонтом). Декорация Боровского символична и обманчиво «патриотична»: бесконечные стволы белых берёз, так красиво подсвеченные Дамиром Исмагиловым то в полуденные, то в закатные тона, на деле оказываются пленом для Прозоровых и всех, кто по бесприютности прибился к их дому. Берёзовые стволы – самый расхожий символ Родины – без стволов и без листьев, точно без прошлого и без будущего. Они – тот последний рубеж, который отделяет этих людей от окончательной пустоты, имитируя какую-то опору. Иногда они даже дарят иллюзию душевного родства с ближними – как в самой «счастливой» сцене, где поют Чебутыкин (Сергей Качанов), Вершинин (Дмитрий Липинский), Солёный (Александр Медведев) и Тузенбах (Никита Исаченков), нашедшие истину в вине, ощутившие мужскую солидарность, свободу от мучительных отношений с женщинами и беспросветной службы.
Люди петляют среди берёз. Прячут свои ворованные поцелуи или прячутся сами от надоевших домочадцев и сослуживцев. Мужчины обнимают стволы, так и не найдя тепла женщин, женщины держаться за них, не имея другой опоры. Запахом берёз «занюхивают» очередную давно уже лишнюю рюмку. Люди застряли в этих деревьях, как какие-то большие животные в расщелинах и бьются в надежде на избавление, слабея с каждым часом. И кажется, сёстры сами стали точно берёзы – потерявшие волю к движению, деревенеющие в какие-то главные моменты жизни.
Сергей Женовач поставил очень несентиментальный спектакль. Он идёт от актёров, от их природы – в данном случае от очень молодых людей (в спектакле играют в основном его недавние выпускники). «Угнетенных воспитанием» властного отца, владеющих знаниями, с которыми они не знают, что делать, полных профанов в «неведомой науке счастья». Надеющихся на «Москву», «кирпичный завод» (Европу ли, Америку, другую планету), как на спасение от самих себя.
Может быть, впервые мечтатель Вершинин в исполнении Дмитрия Липинского выглядит таким инфантильным пустобрёхом, не способным ни на глубину чувств, ни на какую-либо ответственность «за тех, кого мы приручили», будь то собственная жена с двумя девочками или Маша (Мария Корытова), сначала приятная, потом досадная случайность. Может быть, впервые так снижен страшный «каминг аут» Солёного, шагнувшего в бездну своего признания Ирине, - здесь он произносит его, будучи мертвецки пьян, и Ирина (Елизавета Кондакова) даже не реагирует на очередные излияния очередного пьяного офицера и только с тоской твердит своё «в Москву, в Москву». Такие моменты – как свежие царапины на «теле» столетней пьесы, заставляют не столько открывать в ней новые смыслы, сколько чувствовать, что дыхание живой жизни в ней по-прежнему бьётся.
Время в спектакле Константина Богомолова - это сегодня и вечность. Дом Прозоровых (сценография Ларисы Ломакиной) не просто заложен Андреем (Кирилл Трубецкой играет навек задавленным, всё понимающим и абсолютно безвольным молодым старичком) - он давно исчез с лица земли (даже наташины цветочки давно увяли и запах их развеялся), остался только его контур, фантом. Контур той или иной комнаты, собранный из неоновых балок, начинает светиться красным, если там в данный момент происходит действие, - точно температурит само пространство. Дорогие часы мамы пищат как дешёвый будильник. Самовар Чебутыкина (Александр Семчев) совсем не вписывается в безликий интерьер современной квартиры, и его быстро уносят. Зато вписываются – и в этот интерьер, и в стилистику Богомолова – огромные экраны. Изображения на них взрывают привычный общий план театра: на экранах – крупные планы, осколки действия, но точно увиденные под увеличительным стеклом. Раненые глаза Солёного (Евгений Перевалов отбросил напрочь образ опереточного злодея, чтобы сыграть душевную болезнь). Переплетённые пальцы голодного хищника Вершинина (Дмитрий Куличков) и обиженного ребёнка Маши (Александра Виноградова играет в очередь с Софьей Евстигнеевой и Марией Фоминой). Отрешённое лицо Тузенбаха (Дарья Мороз в образе человека-андрогина, которому нет места среди этих мужчин и женщин). Холодное лицо не рассуждающего Кулыгина с металлическим заклинанием «Я доволен» (Кирилл Власов играет идеального функционера). Радость, которая уходит от одного крупного кадра к другому из красивого лица Ирины (Софья Эрнст), растворяясь в беспокойстве и отчаянии - агонии пока еще живой души.
Текст Чехова течёт сквозь этот дом и его обитателей, как воды Стикса. Богомолов не первый, кто начал бороться в театре с интонациями и голосовыми модуляциями, нарастающими на текст, как ракушки на корпус старого корабля. Достаточно вспомнить Анатолия Васильева, выделяющего каждое слово восклицательной, почти восторженной интонацией, или Тимофея Кулябина с его «Тремя сёстрами» на жестовом языке и «струящемуся» по экрану текстом. Но удивительным образом это подчёркнуто обесцвеченное (этакий голосовой «нуар») проговаривание хрестоматийного текста в богомоловском спектакле не только ставит новые задачи перед актёрами, но заставляет и зрителей заново вслушиваться в его мелодию и ритм.
Потеря дома, имения не просто как имущества, но как места силы и смысла - один из ключевых чеховских мотивов. В «Дяде Ване» дом остаётся нетронутым, но он точно осквернён самим предложением Серебрякова о продаже. В «Вишнёвом саде» дом уже продан за долги и обречён на надругательство - вырубленную красоту вишнёвых деревьев. В «Трёх сестрах» дом формально ещё принадлежит семье, но заложен, и коррозия небытия, от которой нет спасения, уже подточила его фундамент. В спектакле Богомолова эта коррозия особенно ощутима - в доме с «облетевшими» стенами уже вовсю орудуют чужие, разъедая его изнутри. Так Наташа (Светлана Устинова) ловко втискивается между сёстрами, сидящими на диване, - всем неудобно и сёстры расходятся, лишь бы не быть вместе, не быть рядом, не быть... И только душа убитого Тузенбаха заглянет ещё сюда напоследок - когда-то здесь так хорошо было когда-то бренчать на пианино, курить, искать взглядом Ирину и мечтать о том, какая, в сущности, красивая должна бы быть жизнь.
Ольга Фукс
